«Рядом стоял немец с дубинкой». Узник вспоминает трудовой лагерь в Берлине

«Все четыре года войны я был под немцем: два года в оккупации и два года в Германии. Я общался с разными немцами. И всех их ненавидел», — говорит бывший узник трудового лагеря, 95-летний кемеровчанин Александр Шураев, который, однако, позже изменил своё мнение. Воспоминания сложного военного детства и его выбор сложной профессии (Александр Фролович — кандидат медицинских наук и заслуженный врач РСФСР!) у kuzbass.aif.ru.

Каждый день мимо Трептов-парка

Анна Городкова, kuzbass.aif.ru: Александр Фролович, война началась, когда вам было 12 лет. С родителями вы попали в рабочий лагерь в Германии. Как это случилось? Осознавали ли вы тогда, что происходит?

Александр Шураев: Подростковый ум ещё не до конца осознавал происходящее. Мы с родителями, бабушкой и старшей сестрой жили в деревне Ново-Поветкино Орловской области. В сентябре 1941-го в деревню пришли фашисты. Два года деревня была в оккупации, а в 1943 году началась Курская битва. Отступая, немцы сожгли наши хаты, под угрозой расстрела погнали на Запад.

Везли в порожняке, везшем на фронт вооружение. Под Белостоком (город в Польше — Ред.) нас сортировали: многодетных и нетрудоспособных отправили на хутора в Латвию, где они были батраками. 1 сентября 1943 года мы с семьёй оказались в Берлине. Каждому присвоили номер: нашили лоскут синей ткани с белыми буквами «Ост» («остарбайтер», рабочий с Востока). Каждый день нас возили на работу на электричках в отсеках с надписью «Для собак и военнопленных» мимо Трептов-парка, где сейчас стоит памятник советским воинам-освободителям.

Ходил я в пальто старшего брата с большими заплатками на рукавах, штаны у меня были из солдатского одеяла. Наши деревенские лапти (чуни) в первую же неделю истерлись на берлинских мостовых, поэтому нас обули в ботинки из брезента с деревянной подошвой.

В лагерь нас конвоировали пожилые немцы, сопровождая колонну в начале и в конце. Подростки бросали в нас камни и выкрикивали оскорбления: «Русише швайн»! («русская свинья»).

— В чём заключалась ваша работа?

— В Берлине союзники бомбили преимущественно военные объекты, которые находились на окраине города. Нас сгоняли на разбор развалин. Кирпичи использовали для ремонта разрушенных зданий.

Позже я попал с группой таких же, как я, подростков на военный завод в Мариендорфе. В цехе мы перебирали различные детали, вытирали их от смазки тряпками. А рядом оглушительно ревели моторы, наверное, танковые или авиационные. Мы уже понимали, что на заводе не игрушки делают, что мы работаем на врага, но что мы могли? Ведь рядом всегда стоял немец с дубинкой: «Шнеле, русиш швайн!» («Быстрее, русская свинья!» — Ред.)

— Как к русским относились немцы? Были ли те, кто поддерживал, помогая выжить?

— Даже в такой обстановке немцы были разными, не все они были фашистами. Пока одни нас гнали и кидали камни, другие украдкой передавали то кусочек хлеба с маргарином, хотя сами сидели на пайке, то деньги (пфенниги — немецкие копейки) или продуктовую карточку.

«Я дал слово!» 99-летний ветеран Терехов высаживает кедры в местах боев Подробнее

Когда я совсем отощал, немец, следивший за нами, взял меня к себе домой работать. Жена его, глянув на грязного меня, заставила переодеться, дала чистую рубаху до пят. Посадила за стол и поставила блюдечко с двумя ложками манной каши. Я это слизнул, она вновь положила, а больше еды не дала. Я сначала злился (ведь лагерь — это постоянный голод), а потом понял: если накормит, мне, голодному, плохо будет. Когда она провожала меня обратно в лагерь, дала буханочку хлеба и кусочек колбасы.

«Смотрели в лицо каждому убитому»

— Как вы встречали День Победы?

— В середине апреля 1945 года в начале штурма Берлина наш лагерь покинула охрана, несколько дней мы были без еды. Прятались в убежищах от бомбёжки, ждали освобождения. Утром 22 апреля появились красноармейцы. Мы увидели погоны, красные звёзды и бросились к ним: женщины стали расспрашивать про своих мужчин, живы ли они. Наши собиралась форсировать канал, поэтому говорили быстрее бежать. И когда мы бежали под перекрёстным огнём с переднего края, смотрели в лицо каждому убитому красноармейцу, чтобы проверить, не свой ли там оказался.

Над нами летели снаряды, наши и немецкие. Бежала вся Европа — кого только не было в лагерях. Помню, в пригороде Берлина в одном из домов мы нашли лущёный горох, который стали прямо сухой есть горстями— уже потом замочили водой. Затем нас приютили в воинской части, стали кормить на полевых кухнях и погрузили в эшелоны. 9 мая мы встречали в Гомеле, а в конце мая были в Орле.

— Почему после лагеря вы решили стать именно врачом? И насколько сложно было поступить в вуз?

— Мне всегда везло на хороших людей, которые помогали советами и делами. Война кончилась. Мне 16 лет, образование 4 класса. А учиться очень хотелось.

В 1947 году в родном селе я окончил с отличием школу-семилетку, но опоздал сдать документы в техникум машиностроения. А в фельдшерско-акушерскую школу успешно поступил и окончил её с «красным» дипломом. Получил направление работать в село фельдшером, но педагоги школы посоветовали продолжить обучение в вузе. В 1956 году с отличием окончил Смоленский медицинский институт и выбрал местом работы Сибирь, Кузбасс. Позвала романтика: «ехал за туманом и за запахом тайги».

Здесь я стал врачом офтальмологом. Работал главным врачом Кемеровского областного трахоматозного диспансера, возглавлял работу по ликвидации трахомы (заразная болезнь глаз, приводящая к слепоте — Ред.), свидетельствующей о самой низкой санитарной культуре. Пришлось не только лечить больных, но и следить за тем, чтобы в сельпо были предметы личной гигиены (полотенца, умывальники, мыло). После ликвидации трахомы защитил кандидатскую диссертацию и перешёл на преподавательскую работу в Кемеровский медицинский институт (ныне медицинский университет).

Важна семейная память

— Как вы относитесь к тому, что в Европе отказываются от истории и говорят, что концлагеря были чуть ли не санаториями?

— Правящие круги большинства стран европейского союза ведут оголтелую антирусскую пропаганду в связи событиями на Украине. Даже решающую роль нашей страны в Победе над фашизмом пытаются отрицать или принизить. Глумятся над памятью погибших советских воинов освободителей, разрушая памятники.

Все четыре года войны я был под немцем: два года в оккупации и два года в лагере в Германии как «остарбайтер». Я общался с разными немцами. И всех их ненавидел. Только спустя 30 лет, побывав по семейной туристической путевке с женой, дочерью и сыном в ГДР, я увидел, что немцы в подавляющем большинстве нормальные и гостеприимные люди. Да и во время войны встречались немцы, обращавшиеся с нами по-человечески. Наверное, таких было гораздо больше, но они боялись это выражать публично.

— Как вы считаете, как мы будем праздновать 9 Мая через пять лет, когда не останется живых ветеранов?

— Главное, обязательно надо праздновать. Самое главное — это сохранить память о тех событиях, прежде всего семейную память. Она наиболее прочно останется в сознании потомков.

Для этого нами уже немало сделано: в Кемерове на алле Героев сооружён памятник «Жертвам фашизма», издано три книги воспоминаний почти тысячи бывших узников фашизма, проживающих в Кузбассе.

— Что ещё хотите сделать, что для вас важно?

— Создать организацию родственников бывших узников фашизма «Наследники непокоренных», чтобы нести память о преступлениях фашизма грядущим поколениям.

Надеюсь успеть в здравом уме и твёрдой памяти напечатать в типографии ещё около пятисот страниц моих воспоминаний. Движет мной не тщеславие. Писать о себе стало потребностью, своего рода недугом, болезнью. А главная награда для меня за мой труд — это благодарность моих родственников и близких за сохранение памяти о наших предках и о нашей общей малой родине.