Новая драма. Поможет ли театр понять жизнь?

«Если не можешь сделать революцию, сделай то, что зависит лично от тебя», – считает популярный драматург Вячеслав Дурненков, приехавший в Кузбасс, чтобы написать документальную пьесу о малой сибирской народности – телеутах.

– Вячеслав, вы успешный драматург, ваши пьесы идут по всей стране. Спектакль по пьесе «Экспонаты» в прокопьевском драмтеатре, например, получил «Золотую маску». Откуда взялась потребность заниматься социальными проектами, документальным театром?

– Я вспоминаю 2011 год – это было время какого-то удушья. Все люди бросились заниматься общественно полезными делами, социальными проектами. Была потребность что-то делать, менять. Стала популярна теория малых добрых дел: если ничего не меняется на глобальном уровне, то надо заниматься тем, что от тебя зависит, что ты умеешь.

А я к тому времени уже работал с детьми постоянно, около десяти лет. Начали обращать внимание и на взрослых – писать пьесы с заключёнными в тюрьме, с пожилыми в доме престарелых. Стали делать упор на социальные проекты в театре как на новый тренд. Одно дело, если ты пишешь пьесы, ставишь спектакли, а можно заниматься искусством и быть рядом с людьми, помогать.

Нет вопросов к Достоевскому

– Поток современных пьес 2000-х, которые окрестили новой драмой, насколько я знаю, рождался в бунте, протесте против ненастоящей, приукрашенной жизни в театре. У вас тоже такой протест был?

– Новая драма – это интерес к новому человеку, к тому, как он живёт. Это был интерес, в первую очередь, к неблагополучному человеку. В первых пьесах главными персонажами всегда были маргиналы: бомжи, проститутки, наркоманы – те люди, которые в театре не были героями. А театр того времени, когда появлялась новая драма, был таким благополучным и абсолютно серого цвета. Мне этот театр был не интересен.

Жизнь телеутов, их обычаи и традиции

Читайте нашу статью

Я столько насмотрелся обычных спектаклей, что уже просто устал. Везде всё повторяется. Вот характерный народный актёр, вот смазливая актриса, вот талантливый режиссёр, вот дом с колоннами, вот афиши, где Чехов, Вампилов, современные авторы. Что я могу нового для себя открыть? Я хочу, чтобы мне по башке дало, чтобы я был потрясён. Когда я работаю в документальном театре, у меня это каждый день случается. Я хочу, чтобы в театре было весело и страшно.

– Вы говорили, что последние годы занимаетесь проектами, которых в нашей стране ещё не было. Вот и к нам приехали, чтобы собрать документальный материал о телеутах для первой в России этнической пьесы.

– Цель изначально была очень расплывчатой – приехать к малому народу, который находится на грани исчезновения. Но в результате мы поняли, что история получается не об этом, а о жизни, о людях, о том, как рождается, страдает, переживает человек, о сомнениях, о любви. Не даёт мне этого тысячная трактовка Чехова, мне интересно про то, как сейчас. Современного человека трудно описать: с утра он может гадость сделать, а к вечеру – что-то хорошее.

– То есть вы не увидели трагедии вымирающего народа?

– В селе телеутов настолько всё противоречиво: с одной стороны, пьют, с другой – у каждого второго высшее образование. У них правильная речь. Я-то думал, что это как минимум индейцы сибирские. Если я скажу, что видел фермера-политолога, мне скажут: «Ну что ты выдумываешь?»

Запретных тем в театре нет

– Почему, кстати, именно Си­бирь, Кузбасс? Наверняка зовут по всей стране.

– Я люблю Сибирь. Это моя родина. Я себя чувствую здесь очень комфортно, как дома. Можно было сделать спектакль про людей из Кемерова. Но нам было интересно попробовать новое. Как живёт современный горожанин – я знаю, кстати, опять-таки из документальных пьес. А как ощущает себя народ, которого 2500 человек осталось? Всё равно происходит глобализация. Рано или поздно мир будет единым. Возможно, скоро наступит время, когда нас будет столько же, сколько телеутов.

– Недавний закон, запретивший мат в театре, сильно помешает документалистам? Из песни же слов не выкинешь, как говорится.

– К сожалению, приходится исключать подобные слова из пьес. Я не вижу в этом ничего хорошего. И чем дальше, тем больше система запретов. Понимаете, мы мат стали сакрализировать. Где-то он должен звучать, потому что обычные слова кончились, – степень отчаяния или крайнего веселья. Но если персонажу не надо материться, он у меня этого делать не будет. Но не может сантехник сказать: «Иди прочь!» Он по-другому скажет. И если я хочу быть точным, у меня уже не будет этого персонажа-сантехника. Но для себя я принял решение, что всё равно буду писать, даже если это будет в стол.

– Не каждый драматург может заниматься документальным театром. Надо уметь найти подход к разным людям. Есть какое-нибудь универсальное средство общения с людьми, чтобы они тебе раскрылись?

– Самое главное, должен быть интерес к человеку, его трудно симулировать. Нет однозначных людей: есть скучные, есть не очень яркие, но вы же не ковырялись у него в душе – он показывает столько, сколько считает нужным. Под каким-то углом он может оказаться героем, под каким-то – негодяем. Театру должен быть интересен человек, прежде всего.

Перед тем как мы начали работать в тюрьме, тоже существовал стереотип такого злачного места, но он развеялся. Поймите, что ни один блатной не пойдёт на театральный эксперимент – написать пьесу. Приходят люди, у которых в душе ещё что-то шевелится. Вы знаете, сколько людей в тюрьмах сидят не по делу? В Америке процент судебной ошибки около 5%, а помножьте это на нашу действительность.

– Что могут театры сделать для людей, кроме как поделиться своим искусством? Ведь эти храмы культуры едва сводят концы с концами, особенно в провинции.

– Я предлагал нашим театрам: «Давайте я приеду, сделаю отдел образования в театре и год просто буду работать». Мне написали 30 театров, я отправил им то, чем я буду заниматься, на пять листов, и все они мне не ответили. Испугались, поняли, что им придётся вкалывать.  Больше всего театры пугает, что придётся бегать, воспитывать зрителя. То, что театр может и должен выполнять социальные функции, мы забыли. А надо брать на себя ответственность.

Мы в Красноярске с режиссёром Феодори сделали блестящий проект. Ребята из детского дома впервые попали в театр на свой спектакль, по своим текстам. И ребёнок из детдома может сценарий своей жизни переписать, не повторять судьбу своей матери-алкоголички. Человек, который ходит в театр, с ножом потом кидаться не будет. Я в это верю.