Елена Безданченко, «АиФ-Кузбасс»: – Сергей Николаевич, вы уже больше 30 лет играете, ставите спектакли на кузбасской сцене. Как вы попали в театр?
Сергей Сергеев: – Всё было очень просто. После восьми классов школы приехал из Казахстана в Кемерово, поссорившись с мамой. Приехал, собственно, в никуда. Поступил в третье городское училище на аппаратчика химпроизводства. Мама была учителем химии, так что с химией у меня хорошо было.
И буквально через неделю обучения увидел объявление: «Набор в театральную студию «Товарищ» при ДК «Азот». Я и пошёл. Меня ещё в школе водили по классам, чтобы я декламировал стихи из школьной программы. Но мечты актёром стать никогда не было, а была просто потребность заниматься творчеством.
– Вы играете в профессиональном театре, а спектакли ставите в своём любительском театре-студии «Раёк». Чувствуете разницу?
– Разница огромная, она в большей степени в отношении. В любительском театре мы вольны выбирать, участвовать в этом или нет. В профессиональном театре есть приказ, распределение ролей, и отказаться практически невозможно. В любительском театре ты понимаешь, что это всё твоё, сделанное своими руками: декорации, костюмы. Спектакли рождаются, и не совсем удачные быстро умирают.
В профессиональном театре спектакль будет идти, пока он продаётся, поэтому экономия сил заставляет актёра выбирать: «Зачем мне тратиться, если мне это не нравится?» Рождается штамп. Я себя до сих пор не считаю профессиональным актёром. Я актёр любительского театра, более того – камерного театра. Я считаю, что театр и должен быть только таким.
Сцены-полигоны – это не театр. Огромная сцена убивает всё самое ценное, что есть в театре. Должен быть крупный план, чтобы видно было мельчайшее движение души. Где там играть? Там голосить надо. А микрофоны, которые сейчас часто в театрах используют, вообще всё живое убивают. Есть же прекрасное искусство кино, которое правдоподобно. Режиссёр как угодно компонует картинки, актёр там важен, но не настолько. Его можно вырезать, подрезать, склеить.
Кино – для массовой культуры. Театр – это общение с глазу на глаз, интимнейшее, где чувствуется тепло, энергия, переходящая из рук в руки, из глаз в глаза. Первое, что я делаю, когда выхожу на сцену, – это охватываю взглядом зрителей, вижу их глаза: кто-то их прячет, кто-то не отводит, кто-то улыбается. И потом только начинаю что-то говорить, именно в эти глаза. Без этого театр невозможен, да и не нужен.
Театр и кино
– Мы можем замахнуться на что угодно, лишь бы это было про человека и про самое главное. Когда пьеса про что-то самое главное, она и интересно тогда написана, там характеры, контрасты. Иногда бывает, что ошибаешься. Мы вот поставили пьесы-шутки Чехова «Предложение» и «Медведь». Но «Предложение» ушло, а «Медведь» остался. Хотя пьесы-то одного уровня, их частенько в один спектакль ставят. Про что «Предложение» по большому счёту? Про дурновкусие, дурнохарактерность. А «Медведь» – про достоинство человеческое, хоть и в несколько комедийном плане, преувеличенном. Встречаются два человека, ничто им не мешает полюбить друг друга. Они уже и влюбились, но мешает достоинство, честь.
Это одна из главных человеческих черт, может быть, даже важнее любви. Человек потому так труден для понимания, что он весь состоит из таких противоположностей. Он, с одной стороны, животное, для которого основная потребность – это быть, занимать место территориально. Чтобы жить, нужно есть, пить и размножаться. Всё. А, с другой стороны, если человек животное, тогда человечество – это страшная болезнь. Потому что он наделён ужасным оружием – интеллектом. Он может уничтожить всё, и себя в том числе. Но у нас есть добро и зло, есть мораль – это и делает человека человеком. Тело нам говорит: «Живи, забирай, хватай», а другая часть говорит: «Люби, уважай, познавай, цени красоту». Театр это исследует.
– Сегодня, в век скоростного, информационного, интернет-зависимого общества, театр вообще нужен?
– Раньше театр, ещё до кино, выполнял функцию массового просвещения, был общедоступным. Сейчас функцию «для всех», массовой культуры взяло на себя кино. И слава богу: театр освободился от этого. Я бы вообще не стремился к массовости. Но тут встаёт финансовый вопрос. Если кино может окупить себя за счёт проката, то театр – нет. Театр совсем не для всех, он не должен думать о том, как заработать денег. Когда снижают до всех – это уже ближе к шоу, к поп-культуре. Привилегия театра как раз в том, что он может заниматься чем-то таким, что не каждый может услышать и понять.
– А если не можешь понять, то и соваться не стоит? А как же воспитание зрителя?
– Воспитывать – значит не делать ширпотреба. Нельзя предъявлять требования, что театр должен быть понятен любому олуху и болвану. Как мы познаём? Знание нам никто не разжёвывает и не впихивает, за него надо побороться. А зачем навязывать? Есть масса счастливых людей, которым это не надо. В то же время, если человечество потеряет тех людей, которые могут понять искусство, оно перестанет быть человечеством, превратится в животное царство.
Цензоры несовершенны
– Как вы относитесь к цензуре, которую так или иначе пытаются в театре установить? Закон о запрете мата, например, или недавний скандал вокруг новосибирского спектакля «Тангейзер», режиссёра которого судили за оскорбление чувств верующих.
– Я считаю, цензура просто необходима. Театр очень сильно откатился назад, когда ушла цензура. Всякая мразь стала иметь возможность показывать, говорить всё что угодно и как угодно. Что такое мат? В жизни это такой инструмент! Это часть языка, часть культуры, да, скрытой, интимной – мы же свои интимные моменты тоже прячем под юбками и штанами, хотя знаем, что они есть. Так же и мат. Но когда он на сцене – зачем?
– Подчеркнуть правдоподобие, жизненность ситуации…
Причём здесь искусство-то? Также и с оскорблением верующих. Надо понимать, что для кого-то твой спектакль может быть оскорбительным. Для тебя это может быть непонятно, смешно, но ты знаешь, что религиозность существует и с этим надо считаться. С судом немного странная штука, ведь как определить, где грань? В суд идут уже тогда, когда стороны не смогли объясниться. Любой мировой судья говорит: «А вы попробуйте договориться», т. е. поймите друг друга.
– А вы сталкивались в своей работе с цензурой?
– Я из университета (театр «Раёк» долгое время находился в КемГУ. – Прим. ред.) ушёл из-за этой цензуры. Когда я ставлю спектакль, мне говорят: «Философский спектакль, да, только он не нужен в университете». – «Почему?» – «Не нужна студентам философия». Всё решают люди, которые оценивают. Нет идеального социального аппарата, потому что люди несовершенны. Поэтому несовершенна как наша демократия, так и диктатура.
– Как вы оцениваете театральную культуру Кузбасса? Далеко нам до Москвы?
– Я не люблю определение «провинциальность» и деление на культурно-бескультурные территории. Всё решается тем, много ли в Кузбассе настоящих театралов, которые ходят на все премьеры, для которых поход в театр такая же потребность, как покушать. У нас такой публики не очень много. Но если человек пришёл в театр, то ему что-то нужно, он пытается разобраться, кто он на этой земле. Это и форма развлечения, в том числе. Откуда скука-то? Это когда я ничего не познаю, мне неинтересно.